С нашей собеседницей мы познакомились прошлой осенью на экскурсии в Троицке. Она вела практикум по биологии для школьников и, пока было время, предложила прогуляться по лесу и обычным горожанам. Чтобы посмотреть не на деревья, не на цветы или птичек, а на самых неприметных жителей леса — грибы и лишайники. А ведь они — не менее важная часть жизни леса как единой экосистемы. Что-то в нем рождается и растет, что-то — разрушается и исчезает, и все эти трухлявые пни, упавшие стволы деревьев — просто рай для биолога-энтузиаста. Такого, как Татьяна Буевич, сотрудница биофака МГУ.
На своей страничке «ВКонтакте» Татьяна признаётся, что слишком любит биофак, студентов и поэтому ей больше нравится быть лаборантом, чем «делать науку», а все дела можно считать хобби, только разной степени оплачиваемости. Она преподает в МГУ и на летней школе «Химера», водит студентов в экспедиции, занимается репетиторством, заседает в жюри школьных олимпиад, пишет книгу в жанре фэнтези, рисует, делает керамику, увлекается историческими танцами и ролевыми играми, ведет ВК-паблик «Лес для Рыси» 1 и телеграм-канал «Будни лаборанта» 2… Словом, всё это тоже хорошая тема для разговора, но, наверное, другого. Сейчас отправной точкой стала проектная работа, которую Татьяна Буевич выполняла с троицкими школьниками минувшей зимой — по лихеноиндикации, т. е. определению экологического состояния среды по состоянию лишайников на деревьях.
Когда исчезают лишайники
— Как появилась лихеноиндикация, какова предыстория метода?
— Лихеноиндикацию придумали в начале XX века. Шла промышленная революция, было очень сильное загрязнение от сжигания угля. Ученые заметили, что в самых индустриальных районах городов полностью погибли лишайники. Стали исследовать вопрос и обнаружили, что лишайники умирают там, где много выбросов, особенно соединений серы, а если их прекратить, то лишайники вырастают обратно.
— Кто первым придумал использовать лишайники в качестве экологических индикаторов?
— Это был шведский ученый Рутгер Сернандер. В начале XX века он выделил в Стокгольме «лишайниковую пустыню» (центр города и фабричные районы с сильно загрязненным воздухом — лишайники здесь почти отсутствуют), зону «соревнования» (части города со средней загрязненностью воздуха — флора лишайников бедна, виды с пониженной жизненностью) и «нормальную зону» (периферийные части города, где встречаются многие виды лишайников — см. таблицу).
| ИП | Концентрация S02 в атмосфере, мг/м3 | Качество воздуха |
| 1–2 | — | Очень чистый |
| 2–5 | 0,01–0,03 | Чистый |
| 5–7 | 0,03–0,08 | Относительно чистый |
| 7–10 | 0,08–0,10 | Умеренно загрязненный |
| 10 | 0,10–0,30 | Сильно загрязненный |
| 0 | Более 0,3 | Очень сильно загрязненный («лишайниковая пустыня») |
— А дальше?
— Дальше стали мерять, изучать и накапливать данные о том, какие виды устойчивы, а какие — нет. Некоторые живут и в грязных местах. Например, у нас в Москве в окрестностях биофака МГУ есть кленовые аллеи, на них все деревья покрыты лишайником, но только одного вида. Это Phaeophyscia orbicularis, феофисция округлая.
— Чем этот вид, условно говоря, сильнее?
— Свойства лишайников связаны с наличием у них лишайниковых кислот, большой группы соединений, которые используются для совершенно разных вещей. Например, лишайники, которые растут на камнях, этими кислотами их разрушают. А у лишайников, устойчивых к загрязнениям, есть кислоты, которые загрязняющие вещества нейтрализуют. Что позволяет выжить там, где другие гибнут.
— Почему именно лишайники так чувствительны к загрязнениям воздуха?
— Прежде всего потому, что они — комплексный организм. Между грибом и водорослью налажены сложные взаимоотношения, метаболические пути, и эта система чувствительна к любым изменениям. Лишайники очень гигроскопичны и в мокром виде многократно увеличиваются в массе (а некоторые и в объеме). Вместе с водой впитываются и растворенные в ней вещества, а при высыхании их концентрация сильно повышается, и они оказывают воздействие на клетки лишайников.
Кроме того, лишайники, которые растут на деревьях, плоские, это удобный объект, который легко померить. Поэтому лихеноиндикация и получила такое распространение.
— Насколько это вообще частое занятие, как системно проводится эта индикация у нас в Москве, в стране?
— Про науку точно не скажу, но это одна из самых частых тем для школьных проектных работ. В биологии — просто № 1. Этим занимаются многие школьники во многих регионах. Я уже несколько лет — эксперт на финальном этапе одного из таких всероссийских конкурсов. Правда, системности в этих работах мало, поэтому, скажем, карту по всей стране по ним составить было бы невозможно.
— Как именно измеряют лишайники?
— Есть такой показатель — проективное покрытие. Идея в том, чтобы посчитать, какой процент площади занимают разные виды лишайников на одном дереве. Можно подсчитывать на глаз, а можно более точными методами — с сантиметром, методом линейных пересечений или с помощью специальной сетки. Сетку мы накладываем на дерево и смотрим: если клетка занята больше, чем наполовину, ставим единичку, меньше — ноль. А дальше подсчитывается индекс полеотолерантности — сумма значений покрытия каждого вида, умноженных на индекс полеотолерантности (от 1 до 10) этого вида для нужной территории, деленная на общее покрытие.
— И что же получилось?
— По одному дереву индекс 3,8, по другому — 5,5. Вместе, значит, 4,7.
— Насколько это хорошо?
— Смотрим в табличку… Мы попадаем в смешанную зону. Дальше — зона борьбы (6–10) и «лишайниковая пустыня» (больше 10). Кстати, мы мерили не в лесу, а на улице, на Сиреневом бульваре. Это хорошие городские условия. В большом городе будет 7–10.
— Есть ли в Москве «лишайниковые пустыни»?
— По-моему, нет. Не настолько у нас всё плохо. Из тех мест, которые я знаю, пустыня есть под Мончегорском — это на Кольском полуострове. Там находится металлургический завод, не было фильтров на выбросы и образовалась «лишайниковая пустыня». Это очень заметно, ведь на Севере лишайников гораздо больше, чем у нас, они всё прямо ковром покрывают. И вот едешь по Кольскому полуострову, по федеральной трассе, смотришь в окно, везде лишайники, лишайники, лишайники, потом подъезжаешь к Мончегорску — а там голая земля и немножко травка торчит. Потом проезжаешь Мончегорск — и опять лишайники, лишайники, лишайники… Сейчас там поставили фильтры — и природа начинает восстанавливаться, лишайники «пустыню» заселяют. Но растут они очень медленно, и пока это не особо заметно.
Наука, эстетика и взрыв мозга
— Много ли вообще желающих заниматься лишайниками, которые так медленно растут, ведь результаты будут очень и очень нескоро?
— Многолетние наблюдения и в других областях бывают — и в зоологии, и в ботанике. Сейчас в России есть только одно место, где выпускают специалистов по микологии — это биологический факультет МГУ. Семь студентов в год. И это грибы — даже более широкая область. Есть кафедра микологии и альгологии, т. е. где изучают грибы и водоросли, туда же относят лишайники и там же изучают миксомицеты — грибоподобные организмы.
Конечно, занимаемся лишайниками не только мы, просто у нас единственное место, где готовят профильных специалистов по фундаментальной микологии. А есть кафедры ботаники в других вузах. Людей, которые изучают грибы, по стране немало, и не все из них — выпускники биофака МГУ.
— Как ты сама пришла к этой теме?
— Диплом я защищала по почвенным водорослям. То есть лишайники — не мой профиль, просто они мне нравятся эстетически. Их удобно определять, они есть везде круглый год, поэтому про них удобно рассказывать. То есть они очень хороший учебный объект. Их легко сохранить в коллекции, они не гниют. Ну и мне нравится их рисовать!
— То есть интерес возник с художественной точки зрения?
— А учеба на биофаке — она же на 60% состоит из рисования объектов! То есть эстетика играет огромную роль. Если бы лишайники меня привлекали исключительно как научный объект, я бы, наверное, уже делала по ним какую-нибудь науку, но я ее не делаю…
— А что именно ты там делаешь, расскажи подробнее…
— По должности я лаборант биофака. Мне нужно приносить материал для практикумов студентам. То есть я собираю водоросли, которые нужно по программе, и приношу студентам, чтобы они их смотрели. Это моя основная должностная обязанность. И у меня есть возможность преподавать, есть небольшая педнагрузка (микология и альгология) в течение учебного года, и я езжу на летние практики со студентами. В Тулу, на Белое море, в Центрально-лесной государственный заповедник в Тверскую область. То есть мой функционал — обеспечение работы практикумов в течение учебного года и выезды на полевые практики летом.
— Ты ведешь лесные экскурсии для горожан. Как часто это происходит и как началось?
— Раньше я в основном вела экскурсии для студентов на летних практиках. А тут — примерно то же самое, но на более простом уровне.
— При этом горожанам интересно, они бегут записываться и получают удовольствие, разглядывая разные непонятные мелочи в лупу…
— Есть две мысли на эту тему. Мысль первая: мне очень нравится именно эта моя микологическая область в плане ведения научно-популярных экскурсий, потому что когда ты водишь экскурсии по цветочкам, это тоже интересно, но, на мой взгляд, не настолько. Потому что люди идентифицируют цветы. Если показать людям растение, то они обычно поймут, что это — растение. А тут я показываю очень много таких штук, про которые люди никогда даже не думали, что это гриб. Какую-то странную, непонятную фигню, которую всегда принимали за какой-нибудь мусор, мокрое пятно… а оказывается, что это гриб! У людей происходит некоторый взрыв мозга, расширение сознания. Они начинают видеть вокруг себя много всего, что раньше никогда не замечали, и это прекрасно.
Вторая мысль: есть как бы этнографическое разделение регионов мира на микофильные и микофобные. Это связано с традициями употребления грибов в пищу. Россия — микрофильный регион, у нас есть культура хождения по грибы, есть понимание, что бывают грибы съедобные, бывают ядовитые, люди в целом «шарят» в грибах. 99% еще с детсада отличают мухомор от подберезовика. И когда предлагаешь людям сходить на экскурсию про грибы, это несет положительную коннотацию, потому что мы привыкли, что грибы — это классная вкусная штука, которую можно с азартом искать и находить в лесу.
Конечно, у людей происходит сначала некоторый коллапс, когда их приводишь в лес и начинаешь им показывать какую-то фигню на палочке вместо нормальных грибов. Но проходит минут пятнадцать — и они втягиваются. Всё потому, что у нас изначально позитивный архетип гриба в культуре. А если брать какой-нибудь британский эпос, у них грибы — исключительно какая-то непонятная хрень, от которой надо быть подальше.
— То есть Британия — микофобная страна?
— Да. И Америка в основном. А сильно микофильные регионы — Восточная Европа и Юго-Восточная Азия. Аборигены Австралии — микофильные. В Африке всё очень неоднородно, но вот, например, Мадагаскар — это очень сильный микофильный регион, там грибы очень большую часть рациона занимают. В Южной Америке исторически всё неравномерно, была микофильная, а потом туда приехали испанцы и привезли микофобию. То же — с Индией и англичанами.
— Как-то странно, ведь по климату Британия не сильно от нас отличаются, почему там грибы не пригодились людям?
— Как-то так исторически сложилось. Это зависит не от климата. Да, растут те же грибы, и люди, если им не хватает еды, могут точно так же пойти искать эти сыроежки, но они не знают, как их отличить. У них не было культуры сбора, им в детстве не говорили: этот гриб не ешь, а этот гриб ешь. Им говорили: это гриб, не трогай его, фу! Есть целый раздел этнографии, который изучает взаимоотношения людей с грибами, — этномикология.
— Как он появился?
— Этномикологию основали англичанин и его жена, русская. (Роберт Гордон Уоссон и Валентина Уоссон. — Прим. авт.) Это было в середине XX века. Она переехала жить к нему в Великобританию, они пошли гулять по лесу, она нашла грибы, обрадовалась, собрала их, приготовила и съела, а для него это был шок. В этот момент они и осознали, какая у них в этом месте культурная нестыковка.
— Как у нас есть гриб-зонтик из сказки Сутеева, под которым все счастливо прячутся, а у них — странная кэрролловская Гусеница, которая предлагает откусить от гриба. Впрочем, это всё совсем не старинное…
— Это тема для отдельного разговора. У нас в МГУ по этномикологии читают целый семестровый курс лекций! 3
Ящик Пандоры с сыроежками
— В общем, мы все грибы любим и отличаем сыроежку от мухомора, тем не менее на экскурсии ты признавалась, что сыроежки никогда не ела…
— Это касается всех классических грибов, которые мы привыкли идентифицировать как грибы. Я их слишком боюсь, потому что знаю, насколько тяжело их определять. Вот, например, в определителе про один из видов сказано: «Плодовое тело сыроежки должно быть с хорошо различимым запахом свежеприготовленных иерусалимских артишоков». Какая прелесть! Все же его знают. (Смеется.) А сыроежки — большой род, в котором видов — больше сотни, в целом они похожи, чем-то отличаются, и признаки, по которым они отличаются, очень странные, включая цвет, вкус, запах, нюансы микроструктуры. Поэтому определение сыроежек превращается в странный ритуал вызова демона. Хотя так с любым предметом, который ты знаешь лучше обывателя, но хуже специалиста. Тебе сначала кажется, что всё просто, берешь определитель, спустя полчаса уже сидишь, запустив руки в волосы, и думаешь: а зачем ты вообще открыл это пучины ада, этот ящик Пандоры!
— Но даже если определить сыроежку неправильно, она не перестанет быть съедобной?
— Нет, не все сыроежки съедобны. При этом определять их надо в том числе и по вкусу! Определитель — это такая книжка-квест, где надо выбирать из пар утверждений, тезы и антитезы, то, что больше похоже на твой объект, и двигаться, как по ступенькам, дальше. У нас на кафедре есть анекдот: в одном древнем, чуть ли не дореволюционном определителе приведен выбор из двух вариантов: «гриб горький на вкус» и «гриб смертельно ядовит». Поэтому я ем только два гриба — трутовик серно-желтый и трутовик чешуйчатый. Их я не боюсь перепутать.
— Это которые похожи на чаги и растут на деревьях?
— На чаги не похожи, а на деревьях растут, да. Это огромные желтые штуки, которые гроздью торчат из дерева, ни на что другое не похожие! Один гриб нашел — и на всю семью хватит. В среде грибников трутовик серно-желтый очень популярен, его зовут сокращенно — ТСЖ и говорят: «Это же наши три любимые буквы!»
— Насчет профессионалов понятно, а что делать любителям? Можно ли полагаться на определители в смартфонах?
— Смотря с чем. Есть, например, приложение iNaturalist, которое очень хорошо натренировано на растения. А грибы оно определяет так себе. Дело в том, что люди фотографируют грибы скорее как художественные объекты, а определительные признаки у многих грибов находятся, скажем так, в неочевидных местах. Люди фотографируют гриб с трех метров, нейросеть его как-то определяет, но из-за большого количества фотографий, сделанных кое-как, допускает ошибки. Поэтому лучше на эти приложения не полагаться.
Классификация чайников, или при чем тут биологи
— Сними, пожалуйста, чайник с плиты, кажется, вода закипела.
— Это не чайник, неуч! Уже давно установлено, что чайники имеют изогнутый носик. А тут носик прямой. Очевидно же, что это вароид, но точнее мы сказать не можем, так как по расположению носика этот вариод относится к задранноносовым, но по срезу носика, параллельному горизонтальной поверхности, это член комплекса псевдоэлектрокипятильников сомнительночайных.
— Хорошо, сними, пожалуйста, вароид и разлей воду по чашкам.
— Это не чашки! Чашки имеют высоту, не превышающую 0,9 верхнего диаметра и изогнутые стенки, а тут мы имеем дело с…
— Всегда называли их чашками! Мать с отцом называли, бабушка с дедом называли, и все всё понимали.
— Мало ли, что как раньше называли. Это неправильно. Последние исследования в области посудологии опровергли эти устаревшие представления. Взять хотя бы химический анализ посуды. Ты знаешь, что при содержании в составе…
— Ну хорошо! Ты меня убедил. Разлей по кружкам. По кружкам разлей!
— Ты хотел сказать «по ведрам»? Кружек больше не существует, уже доказано, что это уменьшенные ведра.
— Я просто хочу выпить чаю утром!
— Но это не утро, если бы сейчас было утро, то разница между астрономическим и метеофизиогномическим утром составляла менее 15%, посмотри, небо затянуто облаками, а ты этого не учел, да и про время между 5 и 6 часами правильнее говорить как о гибридной утроночи.
— Хорошо, в это время суток я как-нибудь сам справлюсь.
Иван Неслуховский
Герои из Красной книги
— На прошлой, еще осенней экскурсии ты показывала хлороциборию, гриб яркого изумрудного цвета, которую до этого не могла десять лет найти… Был восторг!
— Да, когда мы нашли, она была еще под листьями, мы сняли листья, а там жужелица спала, и она такая: «Еще пять минуточек!»
Просто раньше мне не везло. А этот год был на нее удачный. Коллеги на кафедре говорили: «О, прямо хлороцибория пошла!» Плодовые тела она дает не всегда, а вот окрашенные ею деревья находят часто. Они выглядят, словно покрашенные зеленкой, и их часто используют для декоративной отделки. Но поскольку древесина все-таки гнилая, найти ее такую, чтобы не разваливалась, сложно. В XIX веке из нее делали мебель, и она стоила на вес золота.
— Какие еще есть любимые находки, скрытые герои среди этого мира грибов?
— Ну, на прошлой экскурсии мы нашли саркосцифу (небольшой съедобный гриб ярко-алого цвета. — Прим. авт.), но, к сожалению, она не показала нам свои фокусы, была еще маленькая. Саркосцифа — это весенний гриб, которого обычно как раз много в период таяния снега, но в этом году очень мало снега, поэтому и очень нестандартный набор весенних грибов.
На экскурсиях мы постоянно находим краснокнижные виды. Есть стандартный набор, а иногда встречаем что-нибудь еще.
— Кого стандартно ищете?
— Графис письменный, гипогимнию трубчатую и эвернию сливовую.
— Получается, тот же графис можно найти везде, почему же он тогда краснокнижный?
— Когда заносят что-то в Красную книгу, очень важно не только то, что вид под угрозой, но и то, может ли его узнать обычный человек. Графис защищает своей широкой графической спиной более уязвимые виды. Потому что другие накипные лишайники очень-очень трудно определять, нужны микросрезы, микроскопы, подсчет спор… А графис легко узнает с трех метров человек-небиолог. При этом графис растет на гладкой коре тонких деревьев, т. е. на подлеске, как и другие накипные лишайники. И если мы защищаем графис, то защищаем и всех остальных. Для этого нам надо сохранять подлесок, который очень важен в экосистеме леса. А ведь он вырубается в первую очередь, когда из леса делают парк. Так что графис защищает подлесок. Представляется такой ненарисованный комикс: графис — красивый, большой, сильный, а рядом с ним тусуются маленькие такие лишайники, которые вообще нереально разглядеть, если не знать, куда смотреть. И всех бы их убили, если бы не он. Прямо супергерой, воин света!
— О пользе лишайников много сказано. Они и легендарная «манна небесная», они и корм для оленей, и источник красителей. Говорят, с помощью лишайников можно печь хлеб, который не портится…
— Да, как-то я проверяла проектную работу одного школьника, и у него был эксперимент: он пек печеньки с добавлением муки из одного лишайника, из другого и без них — на вкус разница была не особо заметна, но печеньки, которые без лишайников, испортились гораздо быстрее. Потому что их лишайниковые кислоты обладают активностью против плесени и бактерий. У некоторых народов принято хлеб, который берешь в дорогу, печь с добавлением лишайника.
— А какого именно?
— Этот школьник клал в печеньки пармелию, что удивительно. Лучше добавлять цетрарию исландику, «исландский мох». Ее употребляют в пищу, ее заваривают в чай, лично признаюсь, я ее пью при простуде, в аптеке она продается и, самое важное, она стопроцентно съедобная. Не хотелось бы, чтобы люди, начитавшись, наелись чего-нибудь не того! Лишайники, конечно, в целом безвредные, и если и есть небольшое количество ядовитых видов, они у нас, как правило, таких крошечных размеров, что даже если ты его найдешь и съешь, скорее всего, организм ничего не заметит. Например, вульпицида сосновая…
— Меня удивляет, как все эти названия удается запоминать…
— Зато я не запоминаю людей! Все мои мозговые мощности, которые нужны для запоминания внешности объекта и сопоставления с названием, ушли в лишайники и грибы. К тому же у названий латинские корни, я большую часть этих корней знаю, и от этого гораздо легче запоминать.
И есть насмотренность, которая позволяет определить, гриб это или не гриб. Вижу какой-то объект — и чувствую, что это гриб. Я не могу объяснить, я не знаю, какой, но чувствую, что это гриб. Что-то екает в душе, и я понимаю, что это мой объект. Это просто шесть лет обучения в МГУ. У нас был смешной случай в прошлом году на летней практике у студентов. У нас много предметов, одновременно зоология позвоночных, беспозвоночных, энтомология, микология, высшие растения и геоботаника, и в лагере полно преподавателей по всем этим дисциплинам. Принесли палку, а на ней нечто, и мы всем коллективом преподавателей пытались определить хотя бы царство этого объекта. Сначала ботаники принесли это энтомологам: может, это кладка насекомых? Нет… В конце концов решили, что это вообще непонятно что, а раз так — значит, это наш объект!
— И что же оказалось?
— Так мы и не поняли, что это было.
Владимир Миловидов
Фото автора и из архива Татьяны Буевич
3 «Этномикология: грибы и человечество из глубины веков до наших дней». Воронина Елена Юрьевна, биологический факультет МГУ, кафедра микологии и альгологии.
lk.msu.ru/uploads/attachments/attachment_3239_1707389091.pdf
Загрузка...